Ваше имя:		email:

 

Ваши вопросы и ответы Владимира Березина

  

   Влад:

   - А по­че­му на об­лож­ке кар­та мет­ро Пи­те­ра без не­до­стро­ен­ных стан­ции и нет кла­нов, а так­же ус­лов­ных обо­зна­че­ний?

   - Я ду­маю, что этот во­прос за­да­вать не мне ху­дож­ни­ку и ди­зай­не­ру, да и то не сей­час. Этот мир пе­тер­бург­ско­го мет­ро толь­ко на­чи­на­ет соз­да­вать­ся, и он бу­дет не мо­ей соб­ст­вен­но­стью, а ре­зуль­та­том ра­бо­ты раз­ных лю­дей. Она ещё толь­ко де­ла­ет­ся, и кар­та эта, я ду­маю, поя­вит­ся позд­нее.

 

   Ан­д­рей:

   - На­хо­дит­ся ли Гер­берт Уэллс в чис­ле Ва­ших учи­те­лей, ори­ен­ти­ров?

   - Да, по­жа­луй. Это хо­ро­ший во­прос, кста­ти. Че­ст­но-че­ст­но. По­то­му что Уэллс ве­ли­кий пи­са­тель, без вся­ких ски­док на то, что он по­пу­ля­рен свои­ми сю­же­та­ми (Про ма­ши­ну вре­ме­ни и че­ло­ве­ка-не­ви­дим­ку на­пи­са­ны ты­ся­чи ро­ма­нов и сня­ты де­сят­ки… нет, на­вер­ное, уже сот­ни филь­мов).

   Но ес­ли на­чать его чи­тать, то по­ни­ма­ешь, что это дей­ст­ви­тель­но боль­шая ли­те­ра­ту­ра.  А уж «Дверь в сте­не», не­боль­шой рас­сказ 1991, ка­жет­ся, го­да сто­ит по­ло­ви­ны со­вре­мен­ных фан­та­сти­че­ских рас­ска­зов. То есть, ес­ли вы­би­рать из па­ры Жюль Верн vs Гер­берт Уэллс, то будь­те по­кой­ны, я вы­бе­ру анг­ли­ча­ни­на не ко­леб­лясь.

   Хо­тя ори­ен­ти­ров у ме­ня мно­го. Это как мая­ки на бе­ре­гу – нау­чить­ся у мая­ка не все­гда че­му-то мож­но, но путь они ука­зы­ва­ют.

   - В ро­ма­не Глу­хов­ско­го есть пер­со­на­жи Биб­лио­те­ка­ри, и там по­ка­за­но, как они вы­гля­дят. Вы при­ду­ма­ли Кон­дук­то­ра, но не опи­са­ли, как он вы­гля­дит. По­че­му? На мой взгляд, это при­да­ло бы Ва­ше­му ро­ма­ну боль­ше ви­зу­аль­ной кон­крет­но­сти.

   - Со­гла­сен. Но тут луч­шее – враг  хо­ро­ше­го. Я вот сей­час,  де­лая ис­прав­ле­ния для до­пе­чат­ки, ду­мал о том, как мно­го я не ус­пел сде­лать – я ведь на­пи­сал ро­ман за 26 дней, что­бы про­ект на­чи­нал­ся во­вре­мя. И, ко­неч­но, ос­та­вил мно­го сю­жет­ных ли­ний, из ко­то­рых мож­но сде­лать ещё ми­ни­мум две кни­ги.

   Что ме­ня в этом уте­ша­ет, так это то, что с этим Кон­дук­то­ром – осо­бая ис­то­рия. Этот об­раз от­прав­ля­ет­ся от тех кон­дук­то­ров, что про­да­ва­ли би­ле­ты в трам­вае, и од­но­вре­мен­но от кон­тро­лё­ров, что в позд­ние вре­ме­на про­ве­ря­ли би­ле­ты от пас­са­жи­ров.

Я их в дет­ст­ве бо­ял­ся, хо­тя поч­ти все­гда ез­дил с би­ле­том. Мне ка­за­лось, что они про­ве­ря­ют, имею ли я пра­во во­об­ще на­хо­дить­ся на бе­лом све­те.

   Но у кон­тро­лё­ров уже не бы­ло ни­ка­кой фор­мы (у кон­дук­то­ров в мо­ём дет­ст­ве бы­ла ка­кая-то чёр­ная курт­ка, но они бы­ст­ро ис­па­ри­лись вме­сте с эти­ми курт­ка­ми). По­это­му и вы­шел Кон­дук­тор та­кой «бес­фор­мен­ный» - это та­кой пер­со­наль­ный страх че­ло­ве­ка.

   Я ска­жу боль­ше, что бес­фор­мен­ное мо­жет быть ку­да силь­нее под­роб­но опи­сан­но­го. Есть та­кая ис­то­рия про жен­ские об­ра­зы: ка­ких-то жур­на­ли­стов, по ле­ген­де, оп­ра­ши­ва­ли на пред­мет луч­ше­го опи­са­ния жен­щи­ны. Ну и по­бе­ди­ло сле­дую­щее: «Брет - в за­кры­том джем­пе­ре, су­кон­ной юб­ке, ост­ри­жен­ная под маль­чиш­ку, - бы­ла не­обык­но­вен­но хо­ро­ша. С это­го всё и на­ча­лось. Ок­руг­ло­стью ли­ний она на­по­ми­на­ла кор­пус го­ноч­ной ях­ты, и шер­стя­ной джем­пер не скры­вал ни од­но­го из­ги­ба». Это Хе­мин­гу­эй, ко­неч­но, «Фие­ста». Соб­ст­вен­но и всё - даль­ше на­чи­на­ет­ся бла-бла-бла про то, что чи­та­те­лю на­до дать са­мо­му до­ду­мать, что под­роб­ное до­тош­ное вы­пи­сы­ва­ние вре­дит соз­да­нию са­мим чи­та­те­лем сво­его лич­но­го об­раза, etc.

   Я не сто­рон­ник ра­ди­каль­ных вы­во­дов, но час­то жерт­вую под­роб­но­стью – в них мож­но са­мо­му за­пу­тать­ся, и лю­дей огор­чить.

   - По­че­му у Вас тол­кие­ни­сты ис­по­ве­ду­ют сво­бод­ную лю­бовь?

   - От­че­го же? У них про­сто ин­сти­тут бра­ка дру­гой, не та­кой, как сей­час.  С ни­ми, кста­ти, ин­те­рес­ная ис­то­рия. Это та­кое вто­рое по­ко­ле­ние тол­кие­ни­стов, для ко­то­рых Мир Сре­ди­зе­мья реа­лен – ну, что-то вро­де Зем­ли Обе­то­ван­ной для со­вет­ских ве­рую­щих ев­ре­ев.  У них вы­рос­ло по­ко­ле­ние, для ко­то­ро­го этот мир со­вер­шен­но не ли­те­ра­ту­рен, а ес­те­ст­ве­нен. От­то­го и взгля­ды у них на всё ар­ха­ич­ные, без на­лё­та ус­лов­но­стей XX ве­ка.

   Я по­ка пи­сал это – за­ду­мал­ся, что та­кое «сво­бод­ная лю­бовь» - про­сто лю­бовь все­гда сво­бод­на, да­же ко­гда му­чи­тель­на. Не­сво­бод­ной люб­ви нет, как мне сда­ёт­ся.

 

   Ан­д­рей:

   - Фан­та­сти­ка и фэн­те­зи. Где грань, раз­де­ляю­щая эти жан­ры?

   - Я ду­маю, что грань тут ин­туи­тив­ная. По­то­му что в мо­ём по­ни­ма­нии фэн­те­зи – это ва­риа­ции Ар­ту­ров­ско­го цик­ла. Обя­за­тель­но в до­по­ро­хо­вую эру, с очень чёт­ким на­бо­ром дей­ст­вую­щих лиц и об­стоя­тельств. Фан­та­сти­ка, на­обо­рот, очень ши­ро­ка – и вклю­ча­ет в се­бя и «на­уч­ную фан­та­сти­ку» с тех­ни­че­ски­ми до­пу­ще­ния­ми, и аль­тер­на­тив­ную ис­то­рию с ис­то­ри­че­ски­ми до­пу­ще­ния­ми.

    - Долж­на ли фан­та­сти­ка быть на­уч­ной?

    - По­ня­тия не имею. Я ду­маю, ни­кто ни­ко­му ни­че­го не дол­жен, ес­ли ко­неч­но, не всту­пил в от­но­ше­ния за­каз­чик/ис­пол­ни­тель. Но вот та часть фан­та­сти­ки, ко­то­рая по­строе­на на на­уч­ном от­кры­тии, осо­бен­но­сти ми­ро­зда­ния, ко­то­рая вдруг влия­ет на лю­дей, долж­на все­гда при­сут­ст­во­вать.

   Это про­сто она сей­час на вто­ром пла­не – по­то­му что мис­ти­ка по­ка на пер­вом. Но, ес­ли че­ст­но, это очень боль­шой раз­го­вор, а во­прос у вас был, ка­жет­ся, про­стой.

   - Ка­ко­во жи­вет­ся пи­са­те­лю-фан­та­сту в ре­аль­ном ми­ре?

   - Как и всем жи­вёт­ся. Я един­ст­вен­но, что мо­гу ска­зать, что вся лю­бовь к мис­ти­ке, к не­обы­чай­но­му у ме­ня за­гна­на в текст. В жиз­ни я очень не люб­лю кон­спи­ро­ло­гов с фо­то­гра­фия­ми на­ци­ст­ских  ле­таю­щих та­ре­лок и бан­ка­ми за­ря­жен­ной во­ды в хо­ло­диль­ни­ке. Ин­те­рес­ное об­стоя­тель­ст­во со­вре­мен­ной жиз­ни в том, что сей­час обы­ва­тель жи­вёт как бы в двух про­стран­ст­вах. Пер­вое про­стран­ст­во - это про­стран­ст­во бы­то­вых при­вы­чек: не­по­нят­но, что та­кое элек­три­че­ст­во, но из­вест­но, что оно мо­жет при­чи­нить боль, нет про­во­да - лам­па не за­го­рит­ся, за элек­три­че­ст­во на­до ко­му-то за­пла­тить... Вто­рое про­стран­ст­во - ми­фо­ло­ги­че­ское. Все зна­ют, что вам­пи­ры не вы­но­сят чес­но­ка и сол­неч­но­го све­та, да и про­чие их осо­бен­но­сти зна­ет и стар и млад, но ни один вам­пир не пой­ман.

   Са­мое ин­те­рес­ное - кон­фликт на гра­ни­це. Ма­ло кто, оп­рав­ды­ва­ясь за про­гул, ут­вер­жда­ет, что всю ночь го­нял вам­пи­ров по кры­шам.

   По­про­буй­те объ­яс­нить так ва­ше от­сут­ст­вие  на­чаль­ни­ку.

   Или вот при­дёт ко мне мон­тёр, и вме­сто то­го, что­бы чи­нить про­вод, на­ри­су­ет на по­лу в при­хо­жей пен­та­грам­му, со­жжёт во­лос­ки на свеч­ке, а по­том, ни­ка­ко­го про­во­да не по­чи­нив, нач­нёт  тре­бо­вать де­нег.

   Не дам.

   - Фан­та­сти­ка - это бег­ст­во от ре­аль­но­сти или по­пыт­ка эту ре­аль­ность по­нять?

   - Я бы ска­зал, изу­чить. Но это не мо­но­по­лия фан­та­сти­ки – по­пыт­ка­ми изу­чить ре­аль­ность мно­го кто за­ни­ма­ет­ся. Вся ли­те­ра­ту­ра вку­пе с дра­ма­тур­ги­ей, фи­ло­со­фия, про­чие нау­ки.

   Но есть ещё про­из­вод­ст­во чис­то­го вос­тор­га – вот уди­ви­тель­но кра­си­вый рас­сказ Ро­бер­та Сти­вен­со­на «Вол­шеб­ная бу­тыл­ка» - чис­тый вос­торг.  Хо­тя – прит­ча, а сей­час его бы на­зва­ли фан­та­сти­че­ским, на­вер­ное.

 

   Еле­на

   – Во­прос, на­ве­ян­ный Ва­шей фо­то­гра­фи­ей. Пи­са­тель – это не­бо­жи­тель, че­ло­век с го­ры?

   – Ну, ес­ли от­тал­ки­вать­ся от фо­то­гра­фии, то это во­все не го­ра. Это кре­по­ст­ные ва­лы го­ро­да Со­ли­га­ли­ча, их ве­ке в пят­на­дца­том ещё на­сы­па­ли. Уди­ви­тель­но кра­си­вый го­род, кста­ти. Так вот, это ста­рые, оп­лыв­шие ва­лы, за­кат, ро­са на тра­ве, и лег­ко мож­но по­ка­тить­ся вниз ку­ба­рем. Ря­дом с рус­ской ис­то­ри­ей быть не­бо­жи­те­лем нель­зя – тут же шею сло­ма­ешь.

   – А Вы на мет­ро ез­ди­те? Ка­кое мет­ро Вам боль­ше нра­вит­ся – мо­с­ков­ское или пи­тер­ское? Есть ли лю­би­мые стан­ции?

   – Я люб­лю мо­с­ков­ское мет­ро, а пе­тер­бург­ское – ува­жаю. Пре­ж­де все­го ува­жаю ин­же­не­ров и строи­те­лей, ко­то­рые его воз­во­ди­ли. А мо­с­ков­ское мет­ро, ко­неч­но, со­всем дру­гое. Я в нём пе­ре­ме­ща­юсь всю жизнь, и по­езд­ка в нём, не в час пик, ко­неч­но, это как пу­те­ше­ст­вие во вре­ме­ни: вы са­ди­тесь в цен­тре в про­стран­ст­ве до­во­ен­но­го ин­тер­на­цио­на­лиз­ма – Ко­мин­терн и брат­ст­во про­ле­та­ри­ев, а че­рез две стан­ции ря­дом с ва­ми уже бе­лое с зо­ло­том цар­ст­во, по­сле­во­ен­ный ста­лин­ский СССР, про­еха­ли ещё чуть-чуть и во­круг хру­щёв­ский ми­ни­ма­лизм, ка­фель­ная плит­ка, а бли­же к краю го­ро­да  – се­рый хай­тек и со­вре­мен­ное ис­кус­ст­во.

   По­ка ка­пи­та­ли­сты не вы­ко­вы­ря­ли ме­ня из мое­го до­ми­ка, я бу­ду спус­кать­ся в стан­цию мет­ро «Мая­ков­ская» - пер­вая стан­ция глу­бо­ко­го за­ло­же­ния ко­лон­но­го ти­па. Там ге­ний ар­хи­тек­то­ра Душ­ки­на, Дей­не­ка, ро­до­нит, не­ржа­вею­щая сталь с «Ди­ри­жабль­ст­роя», ис­то­рия обо­ро­ны Мо­ск­вы под но­га­ми, са­мый вы­со­кий уро­вень ра­диа­ции и про­чие де­ла, вклю­чая мис­ти­че­ские.

   – Сво­им ро­ма­ном «Пу­те­вые зна­ки» Вы до­ба­ви­ли ещё один ад­рес на кар­ту мис­ти­че­ско­го Пе­тер­бур­га: 5-я ли­ния, дом 11, квар­ти­ра 97. По­пол­зав по кар­те го­ро­да, я об­на­ру­жи­ла, что та­ко­го до­ма нет. 10-й есть, 12-й есть, а 11-го нет. Ад­рес на­роч­но вы­мыш­лен­ный, во из­бе­жа­ние па­лом­ни­че­ст­ва чи­та­те­лей-«мет­рош­ни­ков»?

   – Да нет, ни­че­го я не до­ба­вил. Мне с че­ло­ве­ком, что до­ба­вил этот ад­рес (вер­нее, его ва­ри­ант «на­обо­рот») на, как вы го­во­ри­те, кар­ту мис­ти­че­ско­го го­ро­да, по из­вест­нос­ти тя­гать­ся не сто­ит. Вот я вам сей­час при­ве­ду ци­та­ту, и я ду­маю, мно­гие сра­зу уз­на­ют, от­ку­да она. А вот ес­ли не уз­на­ют, то, мо­жет, спро­сят у Ян­дек­са, а по­том пе­ре­чи­та­ют этот ста­рый, но пре­крас­ный рас­сказ:

   «Хо­ро­шо ли вы слы­ши­те? – от­ве­тил я, ук­ло­ня­ясь на­звать ме­сто, где на­хо­дил­ся, как буд­то не по­нял во­про­са, и, по­лу­чив ут­вер­жде­ние, про­дол­жал:

   – Я не знаю, до­лог ли бу­дет раз­го­вор наш. Есть при­чи­ны, по ко­то­рым я не ос­та­нав­ли­ва­юсь бо­лее на этом. Я не знаю, как и вы, мно­гих ве­щей. По­это­му со­об­щи­те, не от­кла­ды­вая, ваш ад­рес, я не знаю его.

Не­ко­то­рое вре­мя ток ров­но жуж­жал, как буд­то мои по­след­ние сло­ва на­ру­ши­ли пе­ре­да­чу. Сно­ва глу­хой сте­ной лег­ла даль, – от­вра­ти­тель­ное чув­ст­во до­са­ды и стыд­ли­вой тос­ки ед­ва не сму­ти­ло ме­ня пус­тить­ся в слож­ные не­уме­ст­ные рас­су­ж­де­ния о свой­ст­ве раз­го­во­ров по те­ле­фо­ну, не до­пус­каю­ще­му сво­бод­но­го вы­ра­же­ния от­тен­ков са­мых ес­те­ст­вен­ных, про­стых чувств. В не­ко­то­рых слу­ча­ях ли­цо и сло­ва не­раз­де­ли­мы. Это са­мое, мо­жет быть, об­ду­мы­ва­ла и она, по­ка дли­лось мол­ча­ние, по­сле че­го я ус­лы­шал:

   – За­чем? Ну, хо­ро­шо. Итак, за­пи­ши­те, – не без лу­кав­ст­ва ска­за­ла она это «за­пи­ши­те», – за­пи­ши­те мой ад­рес: 5-я ли­ния, 97, кв. 11. Толь­ко за­чем, за­чем по­на­до­бил­ся вам мой ад­рес? Я, от­кро­вен­но ска­жу, не по­ни­маю».

   – Есть ли у по­эта Се­мец­ко­го из «Пу­те­вых зна­ков» про­то­тип? Или это со­би­ра­тель­ный об­раз по­эта? У ме­ня вот по­че­му-то воз­ник­ла ас­со­циа­ция Се­мец­кий – Се­кац­кий. Хо­тя Се­кац­кий – фи­ло­соф...

   – Нет-нет, Се­кац­ко­го я знаю, да­же уча­ст­во­вал как-то в по­си­дел­ках с ним в од­ном при­ват­ном до­ме. Я, прав­да,  всех фи­ло­со­фов бо­юсь, по­то­му что всё вре­мя вспо­ми­наю пе­ле­ви­ин­скую фра­зу «со­вре­мен­ные фи­ло­со­фы – это по­до­бие ме­ж­ду­на­род­ной бан­ды цы­ган-ко­но­кра­дов, ко­то­рые при лю­бой воз­мож­но­сти с ги­кань­ем уго­ня­ют в тем­но­ту по­след­ние ос­тат­ки про­сто­ты и здра­во­го смыс­ла». По-мо­ему, у фи­ло­со­фов над на­ми ка­кая-то мис­ти­че­ская власть.

   А Се­мец­кий – впол­не жи­вой че­ло­век, мы не­сколь­ко раз жи­ли в ка­ких-то гос­ти­ни­цах, и ещё де­сять лет на­зад, в Ека­те­рин­бур­ге, он раз­ре­шил се­бя убить. Впро­чем, тра­ди­ция уби­вать Се­мец­ко­го (Дай Бог ему здо­ро­вья и де­нег по­боль­ше) дав­няя, вот вам луч­ше ссы­лок на это – раз, два, три, че­ты­ре. И спи­сок этот, ко­неч­но, не по­лон.

   - Во­прос, по­жа­луй, ри­то­ри­че­ский... Но ин­те­рес­но Ва­ше мне­ние на сей счёт. По­че­му фи­зик мо­жет стать ли­ри­ком (пи­са­те­лем), а об­рат­ных пре­вра­ще­ний мы что-то не на­блю­да­ем?.. Как у Вас свер­ши­лось это пре­вра­ще­ние? Ко­гда, по­че­му бу­к­вы ста­ли ин­те­ре­со­вать Вас боль­ше, чем циф­ры, сло­ва боль­ше, чем фор­му­лы?

   – Ну, ес­ли че­ст­но, то об­рат­ный про­цесс бы­ва­ет – то есть, во­дят­ся в при­ро­де фри­ки, что, об­ла­дая гу­ма­ни­тар­ным об­ра­зо­ва­ни­ем (или во­все ни­ка­ким),  вы­дви­га­ют раз­ные тео­рии Боль­шо­го Взры­ва, тор­си­он­ных по­лей, про­стран­ст­ва и вре­ме­ни. Это хо­ро­ших фи­зи­ков по­сле та­ко­го пре­вра­ще­ния не ви­дать, а са­мих-то пре­вра­ще­ний мно­го.

   Но меж­дис­ци­п­ли­нар­ные пе­ре­хо­ды бы­ва­ют двух ти­пов – один, это ко­гда че­ло­век аб­со­лют­но со­сто­ял­ся в нау­ке, по­доб­но ака­де­ми­ку Рау­шен­ба­ху. А по­том Рау­шен­бах на­пи­сал не­сколь­ко очень ин­те­рес­ных ста­тей о жи­во­пи­си, дол­го рас­ска­зы­вать, о чём имен­но.

   Есть и дру­гой слу­чай – как у ме­ня: ко­гда че­ло­век в вось­ми­де­ся­тые го­ды про­шло­го ве­ка по­сту­пил на фи­зи­че­ский фа­куль­тет, а не на ис­то­ри­че­ский в си­лу раз­ных при­чин. То есть, со­чи­нять я бы стал всё рав­но, про­сто за­ни­мал­ся точ­ны­ми нау­ка­ми, ко­то­рые при­ви­ва­ют оп­ре­де­лён­ную дис­ци­п­ли­ну мыш­ле­ния.  Это ведь уди­ви­тель­ное удо­воль­ст­вие – нау­ка и её ме­то­до­ло­гия.

   А так-то вот у ме­ня есть пре­крас­ный друг-од­но­курс­ник Вла­ди­мир За­ха­ров, на­стоя­щий учё­ный. Я его слу­шаю, и по­ни­маю, как это важ­но. Вот он, мой свер­ст­ник, двой­ной тёз­ка безо вся­ких пре­вра­ще­ний на сво­ём мес­те – и это то­же пре­крас­ный путь.

  

   Ольга

   - Вла­ди­мир, здрав­ст­вуй­те. По­че­му Вы ре­ши­ли по­лу­чить, по­ми­мо фи­зи­че­ско­го, еще и гу­ма­ни­тар­ное об­ра­зо­ва­ние? По­мо­га­ют ли Вам зна­ния о фи­зи­ке при на­пи­са­нии фан­та­сти­че­ских про­из­ве­де­ний? По­че­му имен­но фан­та­сти­ка?

   - Потому что я понимал дефицит знаний. То есть, мне нужно было учиться сочинять – в какие-то методики этого я не верю, а вот филологически я был не очень образован. А мало что есть отвратительнее человека, который, придя из точных наук начинает – «раззудись плечо, размахнись рука» – высказываться об истории или филологии. То есть, он наговорит глупостей, причём наговорит их с апломбом человека с образованием. А тут получилось так, что это было голодное время, университетские преподаватели охотно читали курсы на стороне, и с учителями мне повезло. К тому же, я получал образование бесплатно, мне даже платили стипендию – да и время было такое безумное, что я занимался сразу десятью делами одновременно. Впрочем, сейчас я сообразил, что у меня есть готовый текст на эту тему – вот он.

   Теперь про фантастику – тут есть некоторая тонкость. Как отделить фантастику от нефантастики никто не знает. Поэтому я называю фантастикой отдельную часть литературы и круг писателей, читателей и издателей вокруг неё. Я, как и всякий мальчик прочитал в детстве много того, что называлось «фантастикой», а когда подрос, стал писать рецензии на такие книги (А сам в это время писал про войну – довольно гиперреалистические вещи).

   Но я стал редактором в таком книжном обозрении Еx libris и меня позвали на первый фестиваль «Звёздный мост» - так я подружился с членами корпорации.   Ну, а писать что-то мистическое или мифологическое всё равно бы стал, к этому шло.

 

   Ан­д­рей

   - На об­лож­ке «Пу­те­вых зна­ков» порт­рет муж­чи­ны. Очень зна­ко­мое ли­цо... Но вот кто это, не мо­гу вспом­нить...

   - Глуховский говорил, что рисовали отчасти с меня (не знаю, может, он просто хотел мне приятное сказать), а потом оказалось, что это вымышленное лицо похоже на какого-то знаменитого актёра. Мне даже назвали этого актёра, но я, увы, забыл это имя.

   - Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, ес­ли со­чтё­те воз­мож­ным, Ваш ро­ман «Пу­те­вые зна­ки» под­верг­ся боль­шой из­да­тель­ской прав­ке? И бы­ла ли прав­ка не­по­сред­ст­вен­но Глу­хов­ско­го?

   - Тут надо разделить идеологическую правку и редакторскую. Идеологическая правка была: Дмитрий там попросил убрать одну линию, связанную с Харьковом. Не по политическим соображениям, конечно, а потому что он решил, что она не встраивается в конструкцию «Вселенной метро 2033». Для меня это было не принципиально, и я, не испытывая ни капли раздражения, эту линию убрал. А более, никакой - ведь мы в ходе работы переписывались, и я ему всё рассказывал, подсовывая промежуточные версии.

   Но есть ещё настоящая редактура, и, например, редактор мне говорил, что я сложно пишу (а я там пробовал имитировать стиль разных писателей), и мы совместно решили, что это в большей части мест мы это уберём, чтобы не совсем уж грузить людей. А при допечатке мы ещё кое-что исправили.

   Но это, знаете, не очень драматическая кухня – вот если бы мы с Глуховским дрались из-за каких-то изменений в тексте, а потом били друг другу окна, вот тут-то, я понимаю, всём было бы интересно. Но – не дрались.

 

   Геннадий

   – Отомрёт ли в будущем семья как социальный институт, так называемая «ячейка общества»?

   – Вот ведь хороший вопрос, кто бы знал! Меня лет десять назад попросили придумать тему для конкурса фантастических рассказов, и я задал тему «Семья будущего». Вот совершенно непонятно, что случится – и это чрезвычайно интересно.

   Я-то думаю, что семья не отомрёт, да только непонятно, как она будет выглядеть. Ведь те же фантасты с лёгкостью придумывают какие-то безумные звездолёты (по-моему, это по большей части скучные придумки), а вот придумать отношения в семье будущего оказалось очень сложно. Придумать – ладно, надо же это ещё описать, и описать.

   Вот, положа руку на сердце, много мы с вами можем назвать художественных текстов, что поведали нам о мусульманской семье с двумя (к примеру) жёнами? Вот как у них это всё устроено, как они ходят в гости, как к ним ходят в гости – а это ведь ситуация куда более близкая нам, чем семья лет через двести. Я за последние десять лет читал только один такой роман, да и то, это было там эпизодом.

   Эволюция семьи – это Бог знает, какая сложная тема. Все знают, что будет что-то происходить, но никто не знает – что. Вот, может, будет общинная система, где будут сообща подкармливать стариков. Это я потому говорю, что только что сходил на радио в передачу к своему приятелю. Мы там вчетвером обсуждали, в частности, пенсионную тему, и чуть не подрались. Но до этого мне там объяснили, что пенсионная система очень недавняя, ей всего сто лет. А последнее время европейских и американских пенсионеров фактически кормил Третий мир (а раньше – колонии). Теперь во всём мире пенсионная система затрещит, и только семья сможет старичка прокормить. Я в этом всём не специалист, и многое, хоть и остнорожно, но принимаю на веру. Но именно поэтому готов поверить, что семьи через полвека будут не по три-пять, а по десять-пятнадцать человек, как много веков подряд до этого.

   Или вот – только в ХХ веке человечество задавило детскую смертность – то есть, она сейчас есть, но раньше, к примеру, умирало у человека два-три ребёнка, и это была просто деталь жизни. Ну, поубиваются, зато знают, что ещё трое выжили. Причём это не только у крестьян, но и у самых известных людей, оставивших книги и воспоминания. Вы хорошо можете представить себе психологию человека который трезво понимает, что у него будет пятеро детей, а трое из них умрут во младенчестве? Я не могу, вот в чём штука. А ведь эта семейная жизнь, казалось бы, уже описана в великих романах.

   Я что-то разболтался, и всё от того, что вопрос этот очень сложный, он как бездна.

   – Какая историческая эпоха из европейской истории Вам ближе и почему?

   – Ближе всего настоящее время – это как «времена не выбирают, в них живут и умирают». Так-то я историю ХХ века, особенно его первой половины, знаю лучше прочих. Но это и не мудрено, я же из прошлого века всё-таки. История – под рукой, вот мой дед в октябре 1941 года, отправляя сразу несколько семей в эвакуацию, стащил у одного знаменитого наркома из квартиры пару ботинок, обменял их на еду, и раздал её отъезжающим. Мучился угрызениями совести всю жизнь. Или вот другого моего родственника расстреляли в 1918 году 20 сентября 1918 на 207-й версте Закаспийской железной дороги. Это раньше была знаменитая история, а теперь как-то подзабылась.

   – Какая религия Вас более привлекала бы, если исключить христианство и ислам?

   – Не знаю. Я довольно дурной христианин, но душой себя в Православии ощущаю, никому впрочем, ничего не навязывая. Другое дело, я вот однажды писал рассказ, для которого придумал целую религию. Это была вера малого северного народа, а малые северные народы для жителя средней полосы всё равно что для белого американца – индейцы. Про их жизнь обыватель знает мало, а мифов про них плодится много. Так вот герой в этом мире молился Женщине с медными волосами Аоту, что врачует болезни, Белой куропатке, что смягчает боль, и Великому оленю с двумя головами, которые у него спереди и сзади. Этот Великий олень отмерял человеку жизнь и смотрел одновременно в прошлое и будущее.

   Этот северный народ считал, что у людей с юга, даже колдунов, была всего одна душа, и боги забирали её после смерти. «А вот у людей Севера было семь душ – не много и не мало, а в самый раз.

    И счёт душам был такой:

   Душа Ыс должна была спать с мальчиком в могиле, когда он умрёт. Она должна была чистить его мёртвое тело, оберегать его от порчи. И если человека Севера похоронят неправильно, то душа Ыс придёт к живым и возьмёт с собой столько вечных работников из числа семьи, сколько ей нужно.

   А душа Ыт – вторая его душа – унесёт мальчика вниз по реке, к морю – она похожа на маленькую лодочку. Там, где кончается река, царство мёртвых выходит своими ледяными боками из-под земли наружу.

   Третья душа, душа Ым – похожа на комара, что живёт в голове мальчика, и улетает из неё во время сна. Именно поэтому иногда мальчику снятся причудливые сны – где сверкают на солнце прозрачные дома, и между ними ходят огромные звери – и среди них толстый зверь с длинным носом, похожим на пятую ногу.

   Мальчик видит сны только потому, что маленький комар летит над землёй и ночью мальчик глядит его глазами.

   А четвёртая душа по имени Ык живёт в волосах. Оттого, если у человека вылезли волосы, то, значит, жизнь его в Ырте закончилась.

   И есть у мальчика ещё три души, что предназначены для его нерождённых детей. И их можно назвать как хочешь – согласно тому, какие дети родятся».

 

   Елена

   - Современный читатель толстых журналов - кто он?  Вы можете нарисовать его коллективный портрет?

   – Не знаю, честно говоря. То есть, я предполагаю, что единого образа тут нет. Есть люди, что читают толстые литературные журналы по привычке – это немолодые интеллигенты, особенно в провинции. Они часто не выписывают этот журнал, а ходят в библиотеку. Это один тип читателя.

   Второй тип читателя, что читает эти журналы в Сети – через сайт «Журнальный зал». В Сети читают выборочно, не журнал, а автора, конкретную повесть или статью, рецензию или эссе. Наконец, есть люди, что читают литературные журналы по службе – для работы. Это публицисты и рецензенты, журналисты и преподаватели. Потому что понятно, что приличный роман проходит «обкатку» в таком журнале, перед тем, как выйти книжкой – и лишняя корректура, и редактора в журналах ещё хорошие. Вот, знаете, в «Новом мире» какой отдел проверки? Я там писал один текст, и мне напомнили о ссылках. Дайте, говорят ссылку, или уж не разбрасывайтесь цитатами. И не на пиратский какой сайт, а на точную страницу. Мне было жутко стыдно, но они абсолютно правы – в этом и есть культура издания.

   То есть, толстые литературные журналы, особенно первая тройка, – это такой фильтр, который, может, и не обещает вам десяти гениев на номер, но откровенную графоманию не пропустит.

   - «Извините, если кого обидел» - фраза, которой Вы завершаете записи в Вашем ЖЖ. «Ни­ко­го не хо­тел оби­деть» - подзаголовок «Диалогов». А Вы часто обижаетесь? Тяжело переживаете обиды? И есть ли какой-нибудь рецепт, как не обижаться?

   – Нет, не часто обижаюсь. То есть, обида, это, кстати, довольно редкое человеческое состояние – есть гнев и раздражение. Есть досада. А есть, например, расстройство.

   Если у вас вор вытащил из кармана деньги, то ваши эмоции, обращённые к нему, не совсем обида – что-то другое. Мне, правда, неприятно, когда я кого-то разочаровываю, поэтому профилактически хочется, чтобы никто не очаровывался.

    Короче говоря, рецептов никаких нет. Более того, я знаю, что всё равно найдутся обиженные, что бы ты не сделал и как бы не извинялся. Всё равно, всегда они будут, и ничего с этим не поделаешь. Главное, чтобы боязнь чужого осуждения не помешала бы тебе выполнить предназначенное.

   Так что предварительные извинения – это как поклон у перед боем. Он обязателен, только означает именно поклон уважения, ничего больше.

 

   Роман

  - Владимир, Вы как писатель чутко относитесь к звучащей (и письменной) русской речи. На Ваш взгляд, что переживает сегодня наш язык?

   Назовите, пожалуйста, современные слова и выражения, которые Вам активно не нравятся? Какой новомодный канцеляризм(ы) Вы бы вырвали с корнем из живой речи?

  Какими, по Вашим наблюдениям, оборотам речи или языковыми формами пополнился русский язык за последние год-два?

   У какого современного автора стоит поучиться хорошему русскому языку? Вы сами у какого языкового «авторитета» «перехватывали» слова и выражения? Или заимствовали их из словарей?

   - Я хотел бы относиться к ней чутко. Но язык ведь живой, он как музыка – и поэтому есть разные мнения, что хорошо, а что плохо. Сейчас язык живёт как тесто – бродит, поднимается, пузыри по нему идут, и всё оттого, что общество перемешивается. Вот у нас Президент может сказать какие-то слова из жаргона низов, типа «бабло» и «разборка», а скажи так Государь Император с балкона году в 1913, то очевидцы бы решили, что настал конец света.

   Это не хорошо и не плохо само по себе, а просто присутствует в нашей жизни – как погода.

   Ещё одно обстоятельство: когда я заканчивал школу, человек, знавший английский язык, был редкостью, а теперь уже не редкость и два языка, а без английского и на работу не возьмут. Лет за двадцать лет в нашу квашню упало множество иностранных слов – некоторые из них в ней прижились, а некоторые нет.

   Теперь о том, что не нравится: мне не нравится слово «фотки» в значении «фотографии». Есть такая иррациональная ненависть.

   Слово «быдло» мне очень не нравится – при этом я признаю, что понятие, которое за ним стоит, вполне существует. Ещё в русском языке сложно со словами, описывающими физическую любовь – слова-то есть, но недаром зовутся «непечатными». А то, что люди придумывают им на замену и вовсе ужас какой-то. Парадокс.

   С другой стороны я считаю, к примеру, что изменение окончаний с ранее обязательного «тракторы» на «трактора» ничего страшного не несёт. А другие могут вовсе так не считать.

   Я вот думаю, что мой любимый Николай Лесков и не менее любимый Исаак Бабель - вполне современные авторы. Они очень разные, и в свои времена казались эксцентричными, а вот сейчас мне (для себя самого) кажутся ориентирами.

 

Открытки-комментарии:

Ваше имя:		email: